Молоко.

Млечный Путь.

— Обалдеть… — шепчет Сет.

Перед ним и в самом деле раскинулся Млечный Путь. Вся Галактика прямо как на ладони. Миллиарды миллиардов звезд. Миллиарды миллиардов миров. И все они, все эти бесконечные параллельные вселенные, не придуманные, а настоящие, существуют вот сейчас, в данный момент. И жизнь — это не только привычный ему мир, не только крохотный городишко в Вашингтоне и даже не только Лондон. Или Англия. Или ад, если на то пошло.

Там столько всего, что он никогда не увидит. До чего никогда не доберется. Столько всего, что можно лишь углядеть одним глазком, понимая: НЕ-ДО-СТИ-ЖИ-МО.

Прореха в тучах затягивается. Млечный Путь исчезает.

25

Уже поздно. Так поздно он здесь еще не ложился. Усталость чувствуется, но спать не хочется. Вряд ли он выдержит еще воспоминание или сон… или что оно там такое. Они с каждым разом все мучительнее, и Сет понимает, даже стараясь не задумываться о них лишний раз, что худшее еще впереди.

Включив фонарь, он уходит обратно в дом. Секунду стоит в раздумьях, не зная, чем же теперь заняться, но тут что-то толкает его к лестнице. Нет, в мансарду он не пойдет — при мысли о гробе, окутанном густой темнотой, по спине бегут мурашки, — только ведь наверху есть еще папин кабинет. Точнее сказать, мамин, потому что папа всю бумажную работу делал у себя в университете. Чей — неважно, главное, что там семейные документы.

Поставив фонарь на стол, Сет без особой надежды жмет кнопку компьютера. Разумеется, безрезультатно. Огромный системный блок молчит, и допотопный выпуклый монитор (когда Сет в последний раз такие видел?) не светится.

Сет просматривает разбросанные на столе бумаги, закашливаясь от поднявшейся пыли. В основном старые счета, однако на нескольких клочках он моментально, чуть не подпрыгнув от изумления, узнает мамин почерк.

«Рашади, уголовный розыск», — написано на одном. Сет помнит эту фамилию, хотя и не слышал ее восемь лет. Полицейская, которая сидела у них во время поисков Оуэна, та самая, которая терпеливо и ласково расспрашивала Сета. Под фамилией телефонный номер с приписками «Мейсонов холм» и «собаки-ищейки». Это уже что-то новое. В той части города розысков вроде не велось, Сет ничего такого не помнит. Оуэна в итоге нашли на заброшенном складе. Поступил анонимный звонок, звонившего так и не отследили, но полиция обнаружила Оуэна и заключенного…

Заключенного…

Заключенного.

Фамилия не вспоминается.

Он перечитывает записки. «Рашади, уголовный розыск» — понятно, «констебль Хайтауэр» и «констебль Эллис» — тоже понятно, это те двое, которые первыми прибыли после маминого истерического звонка в полицию. И они принялись разыскивать…

Сет морщит лоб. Как могла вылететь из памяти фамилия человека, похитившего Оуэна? Человека, из рук которого Оуэн чудом вырвался живым? Который теперь будет гнить до конца жизни в самой суровой из английских тюрем за свои многочисленные преступления, потому что побег и похищение Оуэна — это лишь два пункта в длинном списке.

— Да что за черт? — шепчет Сет.

Не вспоминается. Вообще. Словно белое пятно в памяти. Хотя все остальное отпечаталось в сознании навеки. Он никогда не забудет ни лицо этого человека, ни тюремную робу.

Ни его слова.

Но вот фамилия…

Фамилия, фамилия, фамилия.

Как можно ее забыть? Он слышал ее постоянно, непрерывно, раз за разом, пока велись поиски. Он даже назвал ее в недавнем сне про Гудмунда…

Назвал ведь?

А теперь она куда-то делась. Ее нет, и все, как ни напрягай память.

Сет тянется к верхнему ящику картотеки. Там что-нибудь наверняка осталось — вырезки про арест, или официальные заключения полиции, или…

Он замирает, взявшись за ручку ящика. На крышке картотеки лежит «лицом вниз» фотография в рамке. На обороте слой пыли, но, поднося фотографию к фонарю, Сет уже знает, что на ней.

Семейный портрет. Он сам, мама, папа и Оуэн — в обнимку (вот ведь угораздило!) с Микки-Маусом. Сет невольно расплывается в улыбке. Это они ездили на поезде в парижский Диснейленд. Шестнадцатилетняя его ипостась презрительно фыркает, готовая разразиться тирадой, что поездка была дурацкой, парк для малышни, аттракционы жалкие — куда им до американских горок, на которых он катался потом в Вашингтоне…

Но это все не так. Отличная была поездка. Непотребно крутая! Да, именно так — не-по-тре-бно крутая! Это снимок из прежней жизни — до того, как все изменилось. Из той, где не было ничего невозможного.

До того, как Оуэна целых три с половиной дня где-то держал беглый преступник, чья фамилия вылетела у Сета из головы. Три с половиной дня полицейские обоих полов — в основном женщины, как офицер Рашади, — безвылазно сидели у них дома, успокаивая родителей, хотя как тут успокоишь? Мама то впадала в ярость, то становилась пугающе спокойной. Отец говорил заплетающимся от лекарств языком — ему выписали их на второй день, после того как весь первый он проплакал, не в силах остановиться.

С Сетом оба почти не разговаривали. Кажется, даже совсем не разговаривали.

Он гораздо больше времени проводил с офицером Рашади. Она была миниатюрная, волосы на затылке стянуты платком, но стоило ей войти в дом, и через пять минут мама прекратила ругаться, а отец — исступленно рыдать. Сету понравилось, что она не стала с ним сюсюкать, ее тон внушал доверие, и каждое сказанное слово казалось правдой.

Осторожно, без нажима, она снова и снова расспрашивала его о случившемся, приговаривая, что ей пригодится любая подробность, даже самая крошечная и глупая, поэтому, если Сет что-то еще вспомнит, пусть обязательно расскажет — мало ли, вдруг именно это поможет найти брата.

— У него был шрам на руке, — на четвертом или пятом круге расспросов добавил Сет и показал на пальцах какой величины.

— Да, — кинула офицер Рашади, не записывая. — От сведенной татуировки.

— Это важное? — уточнил Сет. — Или глупое?

Она просто улыбнулась, блеснув слегка кривоватыми, но сияющими, как луна, передними зубами.

Все это Сет помнит, как сейчас, но почему-то забыл, как звали человека, о котором они говорили, словно эту фамилию стерли из его памяти начисто.

Он снова смотрит на фото. Оуэн с Микки в центре, у Оуэна рот буквально до ушей (сейчас голова треснет), мама с папой по сторонам, тоже улыбаются, слегка смущенно, но видно, что довольные.

У Сета вид не менее радостный, хоть он и робеет слегка перед Микки и не подходит вплотную (его тогда здорово напугали кричащие цвета костюмов и приклеенные улыбки, а еще странная немота живого Микки, хотя, наверное, если бы тот вдруг заговорил по-французски, было бы еще непривычнее).

На фотографии поэтому получилось, что Сет будто бы слегка отдельно от остальных, но он не собирается усматривать в этом какие-то знаки. Просто такой вот момент поймала камера — может, он только в эту секунду и отодвинулся от Микки.

Потому что вид у него все равно радостный. Пока.

«Я еще не знаю, что меня ждет», — думает Сет, возвращая снимок на шкафчик.

Не оглядываясь, он выходит из кабинета и закрывает за собой дверь.

26

До самого рассвета он пытается себя чем-то занять, чтобы не заснуть. С головой уходит в новую книгу — прежняя так и остается лежать недочитанной на журнальном столике, — а когда начинает клевать носом, встает и ходит туда-сюда по комнате. Разогревает банку спагетти, но снова съедает только половину. Банка встает в один ряд с недоеденным супом и сосисками.

К рассвету дождь слегка стихает. Это уже скорее морось, но с неба все равно что-то капает, и повсюду текут мутные реки.

Как-то странно будоражит этот недосып — сейчас бы пробежаться… Кроссовый сезон к тому моменту, когда Сет утонул, давно закончился, а по зимней стуже удалось урвать лишь пару дней для пробежки.

Мама вот бегала в любую погоду, назло стихиям. Чем ненастнее и холоднее, тем лучше. Возвращалась мокрая до нитки, дыша паром изо рта. «Боже, как же хорошо!» — хрипло провозглашала она в дверях, тяжело отдуваясь и прихлебывая воду из бутылки.